Хотелось сказать, что для старика, которому только что прострелили грудь из девятимиллиметровой волыны, я чувствую себя живее любого бессмертного Кощея. Даже что-то шевельнулось внизу живота. Что-то, что шевелилось уже не часто. Ну точно рай… Зря не верил в загробную жизнь!

Я открыл было рот, чтобы выразить восторг и благодарность, но вместо слов раздался не то хрип, не то бульканье, будто на мопса резко наступили. Накатил спазм, и я выкашлял воду.

Китайские пассатижи! Где ж я нахлебался воды? В старом подъезде на стылых ступенях? Тонул, что ли? Но это все же лучше, чем кусок свинца в груди.

Стоп! Если это рай, то почему я лежу на песке и вокруг толпится народ, глазеет, будто я выброшенный на берег кит. Нет же, я не рыба-кит, а определенно человек. Руки-ноги имеются.

— Ёпрст! — вырвалось у меня вслух после того, как я посмотрел на свое тело.

Таращился на свои конечности, раскрыв рот. Охренел, не поверил, но пощупал и принял…

Это не мои руки-ноги! А где мои? Вместо старых и побитых жизнью, невзгодами, артритом и синевой наколок у меня имелись вполне себе моложаво-безволосые конечности.

Посчитал пальцы зачем-то. Десять штук на каждой руке… тьфу, то есть, на двух руках в наличии, и дулю скрутить могу, но мои-то руки толще были, и персты узловатее, особенно безымянный, на котором особая воровская наколочка-перстень была. А сейчас… Кожа нежная, что попа у комсомолки, пальчики ладные, аккуратные — аж смотреть стыдно, как такими пиво открывать и окуньков шелушить? Засмеют мужики.

Потрогал голую грудь — почти без шерсти, голенькая. Ткнул себя в живот — твердо и жира нема… Ёбушки-воробушки, да не мое это тело, а молодого парнишки. Хвала создателю, президенту и прочим святым, что хоть не деффчёнки! Ужасно захотелось в зеркало посмотреться, и я приподнялся на локте, затем совсем осмелел и встал, огляделся.

Солнышко, песочек, птички, речка плещется, и я снова молодой… Ляпота! А дышится-то как! И легкость в теле ощущаю, подзабыл я, как без «роз» жить. Известно, что после пятидесяти начинаются эти самые сплошные «розы». НевРозы, артРозы, склеРозы и прочие остеохондРозы. А тут — бац! Ни коленка не хрустнет, ни в груди не тянет. Головёнку в небо задрал, и не закружилась даже. Фух! Какой хороший сон! И почему раньше таких не видел, где я снова молод и глуп! Хотя мозги-то, вроде, мои при мне остались — даже голову пощупал. Целая, твердая, и волос на ней явно больше, чем было.

— Товарищи! — раздался из толпы голос немолодой дамы в огромной шляпе и солнечных очках, ну вылитая Тортила. — Вызовите, наконец, скорую! Вы разве не видите? Человек не в себе — стоит и улыбается в никуда, ну прям блаженный какой-то.

— Да у него мозг, наверное, умер, — поддакнул рыжий с бакенбардами, тот, что с чесночным выхлопом и в таких же мерзких, как его дыхание, купальных плавках. — Я в «Науке и жизнь» читал, что тело может жить после того, как мозг от кислородного голодания сковырнулся. А он же наглотался, значит — не дышал.

— Как у зомби? — взвизгнул чей-то голос. Женский, но явно не Тортилы, а молодой, с подростковым фальцетиком.– Я таких в фильме видела! «Ночь живых мертвецов»!

Я отряхнулся от песка и переступил с ноги на ногу, будто пытаясь опробовать свое-чужое тело (пока не понял, как так произошло с тельцем). А после, пройдя по толпе суровым взглядом, твердо проговорил:

— Граждане и гражданочки. Чего зенки вылупили? Расходимся, господа отдыхающие! Мой мозг живее всех живых. Нашли, блин, Байдена!

Народ почему-то синхронно ахнул и зароптал.

— Ну точно! — выдохнула Тортилла. — Мальчик умом тронулся! Какие мы господа? Еще и Байду какую-то поминает…

— За господ-то и по сопатке можно получить, — забубнил чесночный, заиграв желваками. Отчего его рыжие бакенбарды зашевелились, что уши у опоссума.

— Отвали, — буркнул я, ища глазами прекрасную незнакомку, что минуту назад щекотала меня волосами.

Но та, увидев, что я вполне себе живой и стоячий, куда-то мигом упорхнула, сверкнув напоследок бронзой упругих ягодиц в полосатом купальнике. Господи… Как она хороша, и как ужасен купальник, будто у бабушки своей отняла и под себя ушила.

— Чего сказал? — уже бычился на меня рыжеус бакенбардный. — Да я тебя…

— Спокойно, товарищ! — замахала на него кисельными руками Тортилла. — Видите же, что паренек не в себе. Сейчас вызовем бригаду, и его увезут куда надо.

Шляпа ее съехала, а телеса сотрясались под тканью необъятного купального костюма.

Так… Пора прекращать цирк, надо линять от любопытных глаз. Теперь я считал, что это сон, глюк или прочая кома, и совсем не хотелось портить сновидения пререканиями с полуголыми гражданами с пляжной вечеринки а-ля семидесятые.

Разорвал кольцо зевак, пихнул плечом чесночного, что стоял у меня на пути и не думал отходить, и побрел куда глаза глядят.

А поглядеть было на что. Похоже, что весь речной пляж участвовал в этой самой ретро-вечеринке.

— Ни стрингов тебе, ни силикона, — бормотал я, шагая по песку и разглядывая загорающих дам возраста разного — от Лолиты Набокова до Лолиты из «Голой вечеринки». Хотя на последнюю категорию я старался вовсе не смотреть. Но взгляд сам цеплялся за разные детали из любопытства: треуголки из газеты и смешные листочки бумаги на носу. Ха! Что за прически? Будто Пугачева в молодости или пудель в старости. И ещё… Откуда они такие пледы и полотенца набрали? Ну точно из бабушкиных сундуков.

Ни тебе пляжных циновок, ни китайских лежанок. Все такое сельско-деревенское, как из Простоквашино.

Несколько человек устроили из реки помывочную и натирались мыльными мочалками из люфы. Совсем, как в старые добрые времена, когда на пляж ходили не только отдыхать, но и помыться. И, будто в доказательство моих слов, в отдалении нарисовался трактор с прицепом. Нет, он привез не груз, а людей. Те, весело вереща, высыпали из кузова, словно блошки с издохшей собачки, и попрыгали в речку.

Похоже, здесь масштабные инсталляции. Как это там по-умному называется? Историческое моделирование? Но на тракторе на речку, это только в деревнях так бывало. Или нет? Не помню уже… Но вон же сколько отдыхающих, а вон там кабинки для переодевания, скамейки и прочие пляжные приблуды — ну, это явно городская зона отдыха. Вот только город мне не знаком. Не узнаю я его… Наверное, вымышленный. Ведь тело мое тоже вымышленное.

Я остановился и уставился на дощатый, крашеный в цвет майской травы стенд. На нем красовался плакат в тонах не ярких, а сглаженных, пастельных. Изображена девушка в байдарке и с веслом в руках. Лицо решительное, как у идейного борца за правое дело, но в то же время улыбчивое и, что называется, «натуральное», такое по-советски светлое.

Текст под девушкой призывал: «Совершенствуйте технику гребного спорта!». Рядом буковки помельче и поскромнее: «комитет по физической культуре и спорту при совете министров РСФСР».

Далее на стенде шли пляжные правила и список мер безопасности поведения на воде. Начертаны они фломастером от руки, но буквами печатными, хоть и немного кривыми, так что вполне читабельными. Последнее правило носило угрожающий характер и гласило: «Кто утонет — купаться в реке больше не будет».

Рядом на этом же деревянном щите за стеклом красовалась распятая канцелярскими кнопками «Комсомолка». Номер от первого июня 1978 года. Не пожелтевший и не потрепанный. Подделка, наверное — на компе сверстали и распечатали, или даже готовую скачали оттуда, сейчас, говорят, в интернетах всё есть. Не могла газета так сохраниться. Смотришь на нее и даже кажется, что запах типографской краски чуешь. Ух… Антуражный стенд, однако…

— В прошлом году советской милиции исполнилось шестьдесят лет! — вдруг раздался рядом по-механически глухой и сухой голос.

Я аж вздрогнул. Обернулся. Оказалось, что это портативный радиоприемник на песке у мужиков, что увлеченно играли в шахматы, развалившись на полотенцах. Компашка отдыхала, но все были трезвые.

Приемник — на вид совсем новенькая узнаваемая «Вега 404». Таких сто лет не выпускают. Я притормозил послушать, а голос диктора продолжал вещать с этаким звонким пафосом. Интересно, почему у дикторов советских времен все голоса одинаковые?